В Домском соборе 8 мая прозвучит один из самых масштабных концертов в его истории. Грандиозный документ прошлого века — Военный реквием Бенджамена Бриттена, великий и прекрасный — по инициативе Фонда Германа Брауна прочтут около двух сотен музыкантов: Латвийский Национальный симфонический оркестр, Государственный Академический хор «Латвия», хор мальчиков Ažouliukas из Литвы, польский дирижер Збигнев Граца и трое солистов с международной репутацией: сопрано Инга Кална, британский тенор Аллан Клэйтон и германско-украинский баритон Виктор Рудь, которого LSM+ ненадолго отвлек от репетиций.
…Бенджамен Бриттен не хотел брать в руки оружия. Пацифизм и в мирное время не особо приветствуется, а в военное презирается и карается. В Великобритании во Вторую мировую уклонисту с убеждениями грозило 6 месяцев тюрьмы. Но хотя Бриттен был еще слишком молод и не настолько знаменит, чтобы считаться национальным достоянием, королевской волею ему позволили отказаться от воинской службы и уехать в США.
Так был выведен из-под удара великий композитор, равных которому страна не рождала два с половиной века — после Генри Перселла (1659-1695).
И когда в 1962 году в Ковентри построили собор на месте того, что простоял пять веков и был уничтожен бомбардировками в 1940-м, именно пацифисту Бриттену заказали «Военный реквием».
Бриттен дополнил канонический текст заупокойной католической мессы стихами Уилфреда Оуэна, невероятно талантливого поэта, погибшего на фронте 25-летним. Бриттен пытался показать в Военном реквиеме ужасы войны. Даже звуками бомбардировки Ковентри — они были записаны — партитуру дополнить. Заказчики эту идею категорически отвергли. «Сегодня уничтожил 20 страниц партитуры — звучало как дешёвый Верди. Я хочу, чтобы в Libera me было слышно, как трескается земля…»
По его замыслу,
в день премьеры солисты должны были представлять три державы: Великобританию, СССР и Германию.
(Увы, певицу Галину Вишневскую из Союза не выпустили. Ее голос прозвучал только на записи, сделанной несколько позже. Пластинка, к слову, разошлась рекордным для современной академической музыки тиражом: 200 тысяч экземпляров только за первый месяц.)
Бриттен мечтал не просто оплакать утраты, но и воззвать к примирению — всеобщему, навсегда. И создал чистой воды шедевр.
Если бы композиторам давали Нобелевскую премию, она, вне сомнения, ушла бы Военному реквиему. Сила воздействия этого произведения так велика, что его десятилетиями исследуют не только музыковеды, но и конспирологи. Возможно, шесть частей Военного реквиему соответствуют шести годам войны. Возможно, 12 разделов Dies irae («День гнева») намекают на 12 лет нацистской диктатуры. Возможно, в партиях ударных зашифрован привет другу — Дмитрию Шостаковичу (тот, в свою очередь, в 1969-м посвятит Бриттену одну из прекраснейших и самых трагичных своих симфоний — Четырнадцатую, тоже в расчете на Вишневскую созданную)…
Но у Военного реквиема есть и недостаток — вероятно, единственный, однако весьма существенный.
Это огромный состав. Полный симфонический оркестр, полный смешанный хор, детский хор, солисты.
Иногда число задействованных в исполнении музыкантов приближается к трем сотням. И хорошо, когда дело происходит в Великобритании, где Военный реквием звучит часто. А если сотни людей осваивают партитуру с нуля?!
Вот и Виктор Рудь занят сейчас именно этим: постижением тонкостей и смыслов великого опуса, который прозвучит в Домском соборе 8 мая.
— [] Риккардо Мути говорит, что в реквиеме надо не петь, как в опере, а молиться. Там, правда, речь шла не о Бриттене, а о Верди. И все же, реквием как жанр — это действительно нечто совершенно особенное?
— Конечно же, я согласен с маэстро Мути. Реквием Верди, реквиемы Бриттена, Форе, Дюруфле, Брамса — это прежде всего молитва. В нашем конкретном случае, в случае War Requiem, с молитвами на латыни сопоставлены стихи Уилфреда Оуэна на английском — именно сопоставлены, там нет противопоставления. В принципе, эту поэзию тоже можно рассматривать как молитву.
— Вы же не только певец, вы дирижер. Понятно, что это помогает вам на сцене, как, конечно же, Инге Калне помогает ее музыковедение. Но, может, и мешает тоже? Многие знания — многие печали…
— В вашем вопросе есть уже и ответ.
Я получил степень магистра по хоровому дирижированию много лет назад, еще в Национальной музыкальной академии Украины, Бог знает когда.
Я эту профессию очень любил, у меня прекрасные воспоминания о дирижерской деятельности, но в один прекрасный день мне захотелось расширить горизонты, заняться еще и сольным пением, а потом я все-таки решил сконцентрироваться на чем-то одном — и выбрал вокал.
Я думаю, что первое образование мне на сцене помогает. Хотя это две совершенно разные вещи в музыке — дирижирование и вокал. Это как бежать марафон и бежать стометровку. А ведь вроде бы и то, и другое — легкая атлетика… Будучи дирижером, ты отвечаешь за огромное количество людей. Как вокалист ты ответственен прежде всего за свою интерпретацию, за свой певческий инструмент.
Впрочем, я ничего не исключаю. Возможно, в будущем я совмещу эти две профессии.
— Вы уже общались с Збигневом Грацей? Сверяли, так сказать, позиции? Или только в Риге на репетициях встретитесь?
— Мы встретимся на репетициях. Збигнев Граца — великолепный мастер. Я тоже, со своей стороны, делаю все возможное, чтобы максимально погрузиться в музыку Реквиема. Тем более что это будет мой дебют в партии. Это важно. Я изо всех сил готовлюсь. И когда мы увидимся с маэстро, это будет особенный момент, очень трогательный, очень духовный. Я жду его с нетерпением.
Для меня это вообще огромная радость — быть в Риге и Латвии, в городе и стране, которые я очень люблю,
красотой и культурой которых восхищаюсь, выступить с легендарными хорами и замечательным Латвийским национальным симфоническим оркестром.
— Сколько, по-вашему, нужно времени, чтобы отрепетировать Военный реквием? Это же во всех смыслах махина — и по размаху, и даже по размеру.
— Да, невероятное произведение. Я, честно говоря, только что оторвался от работы над ним.
С одной стороны, оно действительно огромное, огромное со всех точек зрения. С другой стороны, в нем царит какая-то необыкновенная гармония, и мир, и надежда, и утешение. Но всем этим дирижеру руководить?! В хорошем смысле — под контроль поставить?! Это, конечно, только большим музыкантам, как наш маэстро Граца, под силу.
Что до подготовки партии — да, я считаю, что ей нужно как можно больше времени уделить. Потому что она очень сложная. Она тебя изнутри по всей амплитуде растягивает — и с точки зрения диапазона вокального, и с точки зрения диапазона динамического, и с точки зрения диапазона энергетического, и с точки зрения диапазона эмоционального. Если есть годы, нужно годы этому посвятить. Если есть месяцы, значит, месяцы. Это такая роль, которую можно всю жизнь учить.
— Вы учились вместе с Ингой Калной и Алланом Клэйтоном в Лондонской королевской музыкальной академии. Вы подружились тогда, вы спелись, вы поддерживали отношения после?
— Да. С Ингой я еще и работал в Гамбургской государственной опере. Кстати сказать, в «Питере Граймсе» Бриттена с ней пел. А с Алланом мы не только учились вместе — мы в один и тот же день родились. А теперь,
много лет спустя после выпуска из Академии, встречаемся в Риге, в Домском соборе, и снова поем дуэтом! Мне кажется, это символ, добрый знак.
— Для вас это далеко не первый Бриттен. Вы любите этого композитора? Или вы с ним связаны потому, что, наверное, учиться пению в Лондоне и не петь Бриттена было бы как-то странно?
— Я Бриттена люблю очень-очень. Мне с ним действительно повезло — был удачный опыт и с «Глорианой», и с «Питером Граймсом», и со «Сном в летнюю ночь». Сейчас вот Военный реквием… Знаете, в музыке Бриттена есть величие — и при этом нет помпезности, масштаба ради масштаба. Бриттен наполняет музыку эмоциями, которые мы чувствуем не как слушатели, не как исполнители, а просто как люди, которые живут сейчас или жили в 1962 году, когда состоялась премьера Военного реквиема.
И вот что интересно: чем больше я учу это произведение, чем больше погружаюсь в него, тем больше меня вдохновляет интересный парадокс. Ведь очень много диссонансов в этой музыке. (.) Но ты словно сживаешься с ними, веришь в них, расслабляешься — и находишь в них гармонию. Пусть и отличающуюся от классической. И чем дальше, тем яснее понимаешь, что вот это настоящая гармония и есть.
Я не хочу сейчас слишком пафосно говорить, но, возможно, имеет смысл перенести эту философию на нашу жизнь. В диссонансах можно жить
— я имею в виду людей, семьи, народы, в конце концов. В диссонансах можно найти мир и утешение.
— Да, Военный реквием на слух не воспринимается как какой бы то ни было авангард, он звучит с обезоруживающей естественностью. Это феноменально, конечно. Еще один феномен в том, что написан он убежденным пацифистом, отказавшимся брать в руки оружие. Вам понятна его позиция?
— Это очень сложный вопрос. Я думаю, что правильный ответ будет очень коротким. Он заключается в нескольких словах из Нагорной проповеди: «Не судите, да не судимы будете».
— Военный реквием Бриттена — поразительное сочинение, оно всю душу выворачивает, даже когда его в записи слушаешь. А тут Домский собор, почти две сотни отличных музыкантов… Как вы думаете, этот эмоциональный удар — он на пользу людям, которые сейчас и без того измучены происходящим в мире? Эта музыка целебна сейчас или нет?
— Она всегда целебна. Да, Военный реквием — не медитация в радостный солнечный день. Это совершенно не так. Там есть много моментов, которые заставляют человека задуматься, ради чего человек рождается, живет и умирает, какой смысл во всем этом.
Военный реквием — он же был написан после Второй мировой войны на слова, написанные во время Первой мировой. Премьера его состоялась через 17 лет после того, как Вторая мировая война завершилась, 30 мая 1962 года, когда праздновали восстановление собора в Ковентри. Это как бы послесловие к тому, что уже произошло. И финальный текст реквиема говорит о том, что у человечества есть выбор:
либо люди осознают, сколько человеческих жертв принесено войне, сколько разрушений она вызвала, и будут жить в мире, либо они пойдут дальше тем же путем,
путем вооруженных конфликтов. Как мы видим, люди, к сожалению, выбрали второй вариант.
Но. В последнем диалоге все-таки есть слова надежды. Дух одного из убитых солдат предрекает — когда от крови колесницы военные застрянут (представляете, сколько там крови пролито, что она, засохнув на колесах, остановила колесницы!), тогда я пойду к колодцам, которые человечество и гуманизм вырыли настолько глубоко, что даже война их не замутнила, и водой из этих колодцев очищу колеса, чтобы колесницы двинулись в правильном направлении.
То есть в направлении мира…
Но, знаете, эти же стихи Уинфреда Оуэна. Его мать получила телеграмму о смерти сына в тот самый момент, когда колокола в Великобритании зазвенели, возвещая о конце Первой мировой войны. Оуэну было 25 лет. Это была трагедия невероятная. И я,
готовя партию, погружаясь в музыку и текст, ни на секунду не могу отвлечься от постоянных мыслей о страшной войне, от которой страдает моя родная Украина. В душе моей боль,
и это чувство не покидает меня уже многие годы. Надежда на прочный и справедливый мир — идея, которая лежит в основе Военного реквиема Бриттена, — актуальна сегодня, как никогда.
