«Ты меня нормального не жди» — в Риге покажут фильм с перехваченными разговорами военных РФ в Украине

Это — оригинал материала на русском.
Версію українською можна знайти тут.

Премьера этого фильма, ставшего копродукцией Канады, Франции и Украины, состоялась в феврале на Берлинском кинофестивале, где она получила два приза и высокие оценки критиков. С тех пор картина уже объехала полмира и завоевала несколько других наград. Теперь она будет представлена и на Форуме документального кино Baltic Sea Docs.

Реакция публики на него везде одинаковая — шок. Разговоры солдат со своими близкими — в основном, женами и матерями — становятся коллективным голосом всего российского общества, оболваненного пропагандой и полностью дегуминизированного. Для невидимых героев фильма «освободительная миссия» российской армии выливается в череду преступлений, самым «мягким» из которых можно назвать мародерство. («Я тут своровал тебе немного косметики, правда, это всего лишь пробники». — «Ну ничего, будут сувениры из Украины… А спортивных костюмов там не было?»).

Разговаривая со своими близкими, солдаты обсуждают убийства и пытки, рассказывают о приказе убивать мирных жителей, если те покажутся им подозрительными. Кто-то признается: «Я, Настька, у тебя ненормальный. Я всё могу теперь. Я людей убивал. Ты меня нормального не жди». Кто-то хвастается письмом, полученным от дочери: «Лиза написала: “Прошу тебя, побыстрее убивай всех украинцев и приезжай домой”».

Главный стилистический прием фильма — контраст. Здесь одновременно и конфликтуют, и находятся в логической гармонии две параллельные реальности. За кадром звучат голоса российских военных и их жен (причем последние порой даже агрессивнее своих мужей: «Вы давайте там, крошите бандеру на шашлык»), а в кадре мы видим украинские города и села, людей, пытающихся сохранить какое-то подобие нормальной жизни.

Вот рыбаки ловят рыбу со взорванного моста. Вот компания бабушек обедает на улице возле своего подъезда — супчик сварен на костре, в доме нет ни электричества, ни газа. А вот отдыхающая публика на озере — взрослые принимают солнечные ванны, дети плещутся в воде, и только приглядевшись, ты понимаешь, что на другом берегу разрушенное бомбежкой здание.

Визуальный стиль фильма выдает руку мастера (оператор — известный британский кинематографист Кристофер Нанн). В фильме намеренно нет ни крови, ни раненых, ни трупов. Изображение очень лаконичное, в основном, это долгие статичные кадры без присутствия человека. Разоренные мародерами и выгоревшие квартиры, уничтоженные дома… Забитые мешками с песком окна, изуродованный школьный актовый зал, разбитое пианино…

Но во всем этом апокалипсисе оператор находит своеобразную трагическую красоту, которая делает изображение еще более щемящим.

Написанное от руки слово «люди» на заборе какого-то дома — чуть ли не единственный графический символ во всем фильме — вырастает до размеров метафоры. «А ты уверен, что это люди?» — говорит одна из жен военных, имея в виду украинцев.

…Смотреть это кино трудно, порой невыносимо. Но смотреть его нужно.

Что в него вкладывала сама автор Оксана Карпович, она рассказала в интервью для LSM+. Разговор шел на английском языке.

— Только что премьера фильма «Intercepted» прошла в Киеве. Отличалась ли она от берлинской, нью-йоркской и любой другой?

— Да, отличалась. Публика в Украине реагирует гораздо более эмоционально. Наши люди по-прежнему живут в условиях войны, и та реальность, которая показана в нашем фильме, гораздо ближе к нам, чем к кому-либо другому. Отличались и вопросы, которые мне задавали зрители в Украине. Например, меня спрашивали, почему в фильме среди прочих военных преступлений российской армии не были упомянуты изнасилования. Что я могу на это ответить? Да, мы знаем, что изнасилования часто использовались российской армией в качестве инструмента для унижения и подавления. Есть известный перехваченный разговор российского военного с его женой, которая призывает его насиловать украинок. Но мы намеренно от него отказались — в фильм невозможно вместить все, и у нас не было задачи запротоколировать весь список преступлений.

— Были ли у вас хоть малейшие сомнения в достоверности этих записей?

— Все эти записи доступны в открытых источниках, с начала войны их регулярно выставляла на свой ютуб-канал Служба безопасности Украины (СБУ). Как у художника и кинематографиста, у меня не было цели доказать их достоверность. С первого момента, когда я их услышала онлайн, я поняла, что это очень важный материал, с которым я должна что-то сделать. Лично для меня эти записи ценны не только тем, что их герои рассказывают об анатомии войны, но и тем, что они позволяют многое понять о российском обществе. Ведь не менее важно и то, что говорят их родственники на другом конце телефонной трубки. Война в Украине — одно из наиболее задокументированных событий в истории человечества. Существует масса свидетельств этой войны, но есть риск, что в этом потоке информации может затеряться что-то очень важное. Я хотела, чтобы эти голоса были сохранены в качестве документа для будущего — вне зависимости от того, как закончится эта война.

— Можно ли идентифицировать этих людей? Могут ли эти записи быть доказательством их преступлений в суде?

— Поскольку эти разговоры были перехвачены спецслужбами, то, с юридической точки зрения, подобное доказательство считается сомнительным. Но, насколько я понимаю, эти записи используются как дополнительное свидетельство в расследовании преступлений российской армии в Украине. Существует множество расследований, сделанных журналистскими организациями — как украинскими, так и зарубежными. Например, расследование New York Times. Некоторые люди, которые участвуют в этих разговорах, идентифицированы, и у нас есть информация о них. Журналисты даже им звонили, чтобы убедиться в том, что на тех самых записях слышны именно их голоса. Но для меня как для художника и кинематографиста идентификация не была целью — я выполняла другие задачи.

— Как вы справлялись эмоционально с таким количеством шокирующего материала?

— Да, признаюсь, иметь дело с таким массивом записей было для меня нелегко. С другой стороны, слушать эти разговоры, анализировать их, работать с ними — все это помогало мне как-то мобилизоваться. Я понимала, что делаю нечто важное. У нас была отличная международная команда, без которой я не смогла бы сделать этот фильм. Это не только очень талантливые творческие личности и профессионалы с безупречной этикой, но и просто очень сильные люди. Особенно хочу отметить нашего монтажера Шарлот Террес. Она была единственной из всей команды, которая провела с этими записями столь же много времени, как и я. При том, что она не понимает русского и мы делали для нее перевод этих записей на французский. Всего в фильм вошли 76 эпизодов разговоров.

— Меня поразило, насколько спокойными в вашем фильме выглядят украинцы. Какое-то буддистское спокойствие.

— Это то, что я с удивлением обнаружила в нашем обществе, когда началась война. Я тогда работала как продюсер с представителями международной прессы — в начале войны в Украину приехало много иностранных репортеров. Дольше всего — 5 недель — я работала с группой журналистов из англоязычной «Аль Джазиры». Мы часто выезжали в освобожденные от оккупации районы Киевской и Черниговской областей. Это были опытные люди, много лет освещавшие различные конфликты по всему миру. И я очень хорошо помню, как однажды в марте 2022-го мы поехали на место очередного обстрела. Там были большие разрушения, жертвы. При этом вокруг стояла полная тишина. Местные жители просто молча расчищали следы бомбардировки, увозили мусор, пытались как-то помочь друг другу. И один из журналистов тогда сказал: «Если бы такое случилось на Ближнем Востоке, тут уже стоял бы уже крик и плач». Потом мы снимали очереди за гуманитарной помощью, и там тоже все было организованно и спокойно — никакого ажиотажа, никакой давки.

— О чем это, на ваш взгляд, говорит?

— Я думаю, что это говорит не только о духе сопротивления украинцев, но и об их глубоком уровне принятия реальности. Мы просто не можем позволить себе каждый раз, когда происходит очередная атака, реагировать слишком эмоционально. Нам нужно выжить, и способ этого выживания — сохранять спокойствие. Именно поэтому мы решили запечатлить в своем фильме эту тишину и это спокойствие. Иногда для меня самым прекрасным образцом сопротивления были люди, которые просто расчищали после бомбежки свой дом, пытаясь превратить свою жизнь в какое-то подобие нормальности.

— Как вы искали места для съемок?

— С самого начала идеей фильма было создать ощущение движения, этакий вариант road movie. Мне также хотелось показать широту Украины. Это же большая страна, и регионы там сильно отличаются друг от друга. Мы начали съемки на севере Киева, в местах, которые были оккупированы в течение месяца в начале войны, затем поехали на восток и юг, в сторону Харьковской и Николаевской областей. Мы снимали там до и после украинского контрнаступления в сентябре 2022 года, что дало нам возможность показать эти места на разных этапах войны. Некоторые точки находились в оккупации по 6 месяцев.

— Расскажите о вашем операторе Кристофере Нанне.

— У Криса давние взаимоотношения с Украиной. Впервые он сюда приехал более 10 лет назад и влюбился в эту страну. Много лет он снимал на Востоке Украины, в Донецк он попал еще до того, как туда в 2014-м вторглась российская армия. Был ранен. Это наше второе с ним сотрудничество. Мою предыдущую ленту мы тоже сняли здесь в Украине (Фильм «Don’t worry, the doors will be open» (2019) снимался в киевских пригородных электричках, где разговоры обычных пассажиров показывали настроения в украинском обществе после Евромайдана и агрессии России в 2014-м — прим ред.). Не могу себе представить, чтобы мне пришлось работать с кем-то другим. Хотя Крис не украинец, он видит эту страну точно так же, как ее вижу я. Я ему на 100 процентов доверяю, и это делает нашу работу очень эффективной.

— Как реагировала на ваш фильм западная публика?

— Я счастлива, что фильм имеет такой успех и может так широко путешествовать по миру. Везде люди проявляют больший интерес к тому, что сейчас происходит в Украине. Но на некоторые вопросы публики мне тяжело ответить, потому что фильм провоцирует действительно серьезные дискуссии, затрагивающие вопросы истории Украины и России, их взаимоотношений. Иногда такие вещи бывает сложно объяснить в рамках формата короткой сессии вопросов-ответов.

— В конце фильма вы показываете российских военнопленных в Украине. Они обедают в столовой — условия весьма комфортные. Правда ли, что вы изменили лица этих людей?

— Это было трудное решение, принятое нами во время финального монтажа фильма. Решились мы на это по разным причинам, главная из которых — среди этих пленных есть и украинцы. Это люди с оккупированных территорий, которые были насильно мобилизованы в российскую армию. Они не хотели идти на войну против своих сограждан, но у них не было выбора. В итоге они попали в плен, будучи в составе российской армии. И если мы хотим получить обратно наши регионы как часть Украины, мы должны думать о том, что эти люди вернутся, думать об их безопасности. Поэтому мы решили изменить их идентичность.

— О чем будет ваш следующий фильм?

— Одна из тем, которую мне бы хотелось изучить глубоко, — сталинские репрессии 1937-38 годов. Моя прабабушка была арестована в Киеве в 1937-м и осуждена как враг народа. Когда я росла, я всегда знала, что она была убита ни за что. Теперь, на фоне российского вторжения в Украину, тема репрессий, тоталитаризма и государственного насилия становится для меня еще более актуальной. Мне кажется, это очень важно — посмотреть, насколько сегодняшняя война связана с нашим прошлым.

— Украинское название фильма «Intercepted» — «Мирные люди». Кого вы имеете в виду — украинцев или — саркастически — россиян?

— Я имела в виду россиян. Ни в одном другом языке я не слышала, чтобы так часто употребляли слово «мир». Когда я работала над фильмом, я обратила внимание на некие слова-понятия, которые регулярно использовались в бытовой речи героев, — «дом», «земля», «родина»… Слово «мир» было одним из них. Все эти слова не просто важны для каждого из нас как некие базовые понятия, они еще и несут в себе позитивный смысл. Но в разговорах россиян эти слова полностью обесценились, стали агрессивными, приобрели оттенок ненависти. Поэтому я назвала фильм «Мирные люди». В этом нет сарказма, в этом есть трагедия.