● Это полная текстовая версия интервью, прозвучавшего в эфире Латвийского радио 4.
— Все знают, что ты прекрасная рассказчица. Но стендап — это особый жанр. Там нужно выходить за рамки — приличий, политкоректности, хорошего вкуса. Как у тебя с этим — с выходом за рамки?
— Ну, во-первых, я совершенно не согласна, что нужно прямо так сразу выходить за рамки. Даже в стриптизе люди не всегда раздеваются до конца. В стендапе я выхожу за рамки своего привычного образа — это да. Ко мне уже давно приклеился этот ярлык: «Гордеева — голос русской боли».А тут
зрители мне говорят: «Ой, а мы не знали, что вы такая весёлая, что вы умеете шутить».
И мне это жутко приятно. Мне нравится видеть, что я могу рассмешить зал, что люди, которые пришли в ожидании того, что мы сейчас вместе начнём лить слёзы, выходят совершенно в другом настроении.
— Тебе самой эти шутки легко даются?
— Сейчас все находятся на дистрессе — это, в отличие от стресса, такое состояние, когда у организма уже нет сил выделять адреналин.
Ты как загнанная лошадь, которую все бьют, бьют, бьют, а сил бежать у нее уже нет.
И вот в этот момент человеку нужно дать возможность расслабиться, посмеяться, побыть собой. Оказалось, что моя программа, которая длится 1 час 20 минут, обладает таким терапевтическим эффектом.
— А для тебя что является такой терапией — от плохого настроения, от депрессии?
— Дети. Я бесконечно счастлива, что у меня четверо детей. Конечно, с ними все непросто. И они дорого стоят — поэтому нужно много работать. Но мне с ними очень хорошо. Я радуюсь тому, как они растут. И я очень благодарна Латвии за то, что у нас была возможность растить их именно здесь,
в Риге, где всё рядом, все очень красиво, зелено, комфортно.
Чем дальше они растут, тем более мне с ними интересно и классно. Я наконец-таки вырастила себе попутчиков для походов в кино. А я обожаю ходить в кино! Нигде нет таких кинотеатров, как в Риге. И теперь я туда могу ходить с детьми.
— Что вы смотрите?
— Вот тут я часто попадаю пальцем в небо. Мы как-то подряд посмотрели «Зону интересов», «Бедные и несчастные», «Вавилон» и что-то ещё из этой серии — со всеми сценами насилия, секса и всего прочего. Помню, выходим с очередного такого фильма, и сын мне говорит: «Мама, а у тебя что, есть какой-то специальный педагогический план?». Кстати, про отношения со своими детьми я тоже рассказываю в стендапе. И про отношения со своей мамой, а моей мамы — с моей бабушкой. Это, на мой взгляд, очень важные вещи, касающиеся взаимоотношений поколений в Советском Союзе и на постсоветском пространстве. Мне кажется, что именно там лежит очень важная часть ответов на те вопросы, которые мы все себе сейчас задаём. И главный из которых — «Как, блин, такое возможно?».
— Помимо юмора, стендап предполагает достаточно высокую долю откровенности. О чём ты не готова говорить и на какие темы не готова шутить?
— Оказалось, что можно шутить на темы, которые кажутся нешутибельными. Что при всём трагизме ситуации и в ней тоже бывают смешные моменты. А о чем я не говорю…
Я никогда не обсуждаю своих героев. У нас в команде такое правило, и я первая его свято соблюдаю.
Я всегда благодарна людям за возможность записи интервью, но никаких фидбеков по этому поводу зрителям от меня ждать не стоит. Зато я вполне откровенна во всем, что касается меня лично. В своем стендапе я рассказываю очень много откровенных вещей о себе, своей семье, своей жизни вне YouTube. Мое шоу «Это она» — очень женская, очень личная история. Гораздо более откровенная, чем в моей прошлой программе.
— При том, что прошлая называлась «Много личного». Тут, выходит, еще больше?
— На мой вкус, местами она даже слишком личная. И для меня это, конечно, преодоление себя, потому что обычно я всё-таки человек, который больше слушает, чем говорит. Сейчас я со страхом жду выступления в Риге. Это для меня определенная планка — я же в этом городе живу, мне потом с этими людьми на улицах сталкиваться. Со своим первым стендапом я в Риге выступить не рискнула. И только теперь, заходя на второй круг, решилась на это. Я, кстати, об опыте своей жизни в Риге я тоже рассказываю. Все-таки 11 лет — не шутка.
— Раньше ваша семья была довольно публичной. Был цикл прекрасных передач про путешествия «Орел и решка», где ты и твой муж Николай Солодников с детьми ездили в разные страны. Был твой фильм об усыновлённых детях, где ты, в частности, рассказывала историю удочерения своей старшей дочери Саши. Были классные фотографии и истории в соцсетях. А потом всё это вдруг закончилось.
— Ну, просто дети растут, с ними теперь нужно согласовывать все их появления в соцсетях… Но вообще-то не могу сказать, что мы раньше жили прямо так уж кишками наружу. Всё-таки «Орёл и Решка» — это была развлекательная передача. А фильм про усыновление — это совсем другой жанр. Чтобы говорить на подобные темы, ты должен либо работать в этой сфере, либо сам через это пройти. Это как с раком: слова женщины, которая сама прошла через рак груди, имеет для пациенток больший вес, чем слова тех, кто с подобным не сталкивался. То же самое с усыновлением. Это был большой семисерийный фильм, и про Сашу там было буквально три строчки. Мы с ней все это проговорили много раз.
— Ты совсем закрыла для себя соцсети?
— Ну, просто война и всё, что с ней связано, приглушили желание что-то рассказывать, чем-то делиться. Это совершенно отдельная история для всех нас, для всего нашего поколения. Спасибо, что к тому моменту, когда началось полномасштабное вторжение в Украину, мы уже давно жили в Латвии (мы уехали из России еще в 2014-м году, после аннексии Крыма). А
сейчас желания вести соцсети нет совершенно.
Ты заставляешь себя каждый день находить какие-то маленькие поводы для радости, заставляешь себя не говорить с детьми всё время о чём-то плохом, тем самым себя подстёгивая и не давая себе растечься. Но сил на то, чтобы что-то еще производить в соцсетях, уже нет. Тем более, что все мы прекрасно понимаем: социальные сети — это во многом не настоящая жизнь, а ее имитация.
— В твоем интервью с Пугачёвой меня поразило и порадовало, то, как Алла Борисовна общается с детьми. Видно, насколько они близки и откровенны, как свободно они все обсуждают. Скажи, пожалуйста, а в вашей семье вы с детьми обсуждаете политическую повестку?
— Безусловно.
Наши дети абсолютно в курсе политической повестки во всём её многообразии, сложности и трагизме — так бы я сказала.
Когда 24 февраля 2022-го года ты оказываешься утром перед ними, а в это время на другую часть твоей семьи, живущую в Киеве, летят бомбардировщики, то ты должен сказать детям вот эти вот три слова — «Дети, началась война».
— Твоя аудитория — это русскоязычные люди, которые живут сейчас по всему миру. Многие из них — эмигранты последней волны. Отличаются ли эти аудитории в разных странах и городах, скажем, в Белграде и Ереване?
— Да, конечно. Тут же все зависит от того, кто куда доехал — у кого куда хватило денег на билет и визовых возможностей. Вот в Латвию теперь, например, просто так с мороза не зайдёшь. В Белграде очень молодая аудитория, там много айтишников, и это, наверное, единственный зал, где парней было намного больше, чем девчонок. А в Ереване много людей, которые никакая не миграция, а которые там родились и живут.
В Риге я очень боюсь увидеть в зале людей, которых встречаю здесь на улице каждое утро, когда иду гулять с собакой. Это как перед родственниками выступать.
Мне прямо очень страшно. А в Америке очень разные аудитории. Там есть города университетские, где реально молодая эмиграция, знающая меня по YouTube. А есть города, где эмиграция двадцатилетней давности, которая помнит меня еще по временам НТВ. В каком-то городе одна женщина мне сказала: «Всё было классно, но, пожалуйста, не говорите так быстро. Мы не успеваем». Просто эти люди из другого поколения, они уезжали из СССР в 60-70-е, когда был другой темп жизни и темп речи.
Эмиграция ведь увозит с собой свою речь.
Много лет назад я приезжала в США снимать в один дом престарелых, и встретила там людей ещё из белой эмиграции. Так они разговаривали языком, который был в романах Толстого. Другого русского языка они вживую уже не слышали.
— Я всегда поражалась твоей работоспособности. Ты снимаешь интервью и фильмы, пишешь книги, выступаешь по всему миру со стендап-шоу, воспитываешь четверых детей. Остается ли у тебя время на себя? Ты мне когда-то признавалась в своем guilty pleasure — онлайн-шопинге.
— Так это же компенсация! Если тебе надо расслабиться, ты идешь на онлайн-шопинг. Но вообще-то я так могу ответить на твой вопрос: времени на себя у меня нет. Мне надо четверых детей кормить. Так что
стендап — это не моя страсть к самореализации, а очевидный способ заработать деньги.
Раньше ведь я могла продавать рекламу на YouTube, и мы с этого неплохо жили. Но теперь, из-за того, что я иноагент, я этой возможности лишена. Поэтому приходится выступать со стендапом. И я, собственно, это объясняю в своем шоу — как я дошла до жизни такой. Если бы у меня было меньше детей, я бы, может, до конца жизни могла жить на деньги, которые я получила от продажи своей квартиры. Но жизнь такова, какова она есть, и мне уж точно жаловаться не на что.
— Особенно если учитывать количество просмотров твоего последнего интервью — с Аллой Пугачевой. Я всё-таки не могу не задать тебе пару вопросов — нет, не о твоей героине (я поняла, что это для тебя табу), а о твоем отношении к этой работе. Я знаю, что об этом интервью мечтали и Дудь, и Шихман…
— Ну слушай, нет на свете русскоязычного журналиста, который не мечтал бы взять интервью у Аллы Пугачёвой.
— Но удалось тебе. Это потому, что ты с Пугачевой давно знакома?
— Когда я у нее брала предыдущее интервью, мне было 15 лет. Дело было в Ростове-на-Дону. Когда в провинциальный город приезжает такая большая звезда, то к ней в гримёрку набивается человек 20 из всех изданий и устраивается типа пресс-конференции. И вот вы толпитесь в этой гримёрке, вытягивая вперёд свои маленькие диктофончики, а звезда вам отвечает. Именно так было и со мной. Я тогда так оробела, что, по-моему, даже ничего не смогла произнести. И тогда Алла Борисовна мне сказала: «Ну, спроси, что ты хочешь». Вот так это было тысячу лет тому назад.
— А сколько времени у тебя ушло на подготовку этого интервью — начиная с момента уговоров?
— Вся жизнь.
— Быть всё время в кадре — это требует больших усилий по поддержанию внешности. Нужно всё время помнить о макияже и причёске, нужно подобрать корректную одежду, чтобы она не спорила с героем…
— Я на этот счет вообще не парюсь. У нас недавно была смешная история. Одна героиня попросила привезти ей на съемку гримёра. А дело было в чужом городе, не в Риге, — тут-то я всех знаю. Я ей говорю: «Где ж я вам его возьму?» — «Ну у вас же есть свой гримёр!» — «Нет». А
я правда всегда сама крашусь.
Я не разбираюсь в брендах одежды, одеваюсь так, чтобы было удобно, чтобы ничего не бесило. Понятно, что ты не можешь надеть мини-юбку, потому что в какой-то момент ты отвлечёшься, и она у тебя окажется на голове, а потом вы все убьётесь, не зная, как это смонтировать.
— Ну вот твоя мечта исполнена, ты взяла интервью у Пугачёвой. Остались ли ещё профессиональные мечты?
— Их много, но
про них нельзя говорить, потому что тогда они не сбудутся. Но мечты всегда есть.
В тот момент, когда человек перестаёт мечтать, он перестаёт жить.
— Спасибо за интервью и удачи твоему стендапу.
— Приходите, посмеемся.
