— При вопросе, как переводится называние твоей выставки Clean cut на русский, возникли некоторые проблемы. Это «чистое сечение», как у Леонардо? Или «Чистый срез»?
— Название идет из кино. Когда продюсер заказывает режиссеру фильм, то режиссер снимает фильм, и все эти фрагменты он складывает по желанию продюсера, делает монтаж. А после некоторые режиссеры делают свою версию, которая называется режиссерской. По-английски это director’s cut, он разрезанные кусочки фильма склеивает по-своему. Моя выставка — это моя режиссерская версия. Это означает, что представлен срез какой-то временной, через время проходящий… Ретроспекция. Там первая моя работа — она сделана в 1991 года, и я продолжаю ее в разных форматах выставлять.
Начнём с нее — черно-белый кадр, на которой написано на фоне Кремля: Filmas beigas («Конец фильма»). Центр развала — это, конечно, Москва-Кремль, и поэтому символически эта самая итальянская архитектура Кремля, которую мы видим — это центр империи. Я взял ее и и нарисовал, выбора у меня не было другого. Все очень просто. Ее тогда же купил наш государственный музей, Латвийский Национальный художественный. Работа достаточно большая, 90 на 150 см.
— Сейчас она выставлена и снова очень актуальна?
— Да, абсолютно. Но конец еще впереди, а сейчас идет вторая серия. Так что там же и моя работа «Конец фильма 2». То же самое, только другой формат. В 1991-м был формат такого телевизора советского, а сейчас формат широкоэкранного телевизора.
— А еще у тебя работы с ядерными взрывами…
— Здесь необходимо вспомнить Юрмалу, она мне нравится, ее архитектура. И часто там бывают веранды. Я там свое детство провел, спал в таких верандах и смотрел на мир через ажурные занавеси и стекла. И
лет пять назад я как-то представил, как будет выглядеть ядерный взрыв, видный через это окно. Вот я его и нарисовал, написал.
В нескольких вариантах.
— Актуально. Но тут какая-то ирония есть. Или черный юмор…
— Да, у меня есть чувство юмора, но это такая вещь очень индивидуальная. Мне нравится английский юмор, мне нравится черный юмор и одесский юмор. Юмор бывает разный, как еда.
— Мне понравилась работа — большое полотно, а рядом — три работы разных цветов, на которых изображены иконки в виде интернет-мусорников. Это символ чего?
— Когда я сделал работу большую, у меня осталась краска. Здесь вопрос экологии. Обычно что делается? Используемые материалы выкидываются в ведро, выносятся на улицу, в общий мусор. А я остатки краски, когда помою кисти, сливаю в один бачок. И вот так уже лет 25 сейчас получается — собираю это дело, не выкидываю. А пять лет назад я написал вот эту большую работу, которую ты там видел. Рядом с этими тремя маленькими. Большая картина состоит из этих моих собранных отходов. Масляная краска для живописи, я дал ей вторую жизнь. Я просто ее взял из этого бачка и в несколько слоев это все закрасил.
И так получается, что собранная за эти годы краска — это как бы моя средняя краска получается, мой средний цвет. Я это все смешал. И еще там добавлены элементы таблицы химической, элементов.
— Таблица Менделеева?
— Давай, кончай свои те самые «патриотическое порывы». В мире это просто таблица химических элементов!
Да, а вот три маленькие работы. Я некогда писал гербы городов Латвии (на брандмауэре казарм Екаба в Старой Риге их можно увидеть), остались краски. Их для живописи такой нормальной использовать нельзя. Я просто взял три холста и все эти краски туда нанес. Ну, как бы живопись. И вот мы видим вот эти краски, собранные вместе. Это такая экологическая живопись.
Что еще? Там есть портрет Фридриха Ницше. И портрет Пушкина с надписью по-французски Je suis Ukrainien! («Я украинский!»). А Ницше я представил не как философа. Я его представил как такого монументального человека, который уже в утробе матери зарождался как великий. Собственно, это не только к нему относится. Ко многим.
Вот он такой гранитный. С гранитным сердцем, с гранитной печенью, с гранитным желудком. Даешь стране гранит!
— Твое отношение к Фридриху Ницше? Учитывая твое большое германское прошлое, ты же в 1990-х в Германии достаточно долго прожил.
— Ну, интересный товарищ. Просто для меня эти все его вещи были интересны в какой-то определенный период. Поэтому я как-то решил посвятить свое время для такого товарища, как Ницше.
— Пожалуй. Самое смешное — эта серия квадратных холстов, на которых написаны фамилии и телефоны — Зеленского, Трампа, Путина, Лувра, директора нашего национального музея Мары Лаце… Там и умным не надо быть, чтобы понять, что все телефоны есть в Интернете.
— Ну вот, даже ты это понял. А что там понимать-то? Обычно сейчас как? Сидишь у компьютера, там находишь нужный телефон, звонишь. Или нажимаешь на линк в интернете, используя цифровой инструмент, аналог мануального. Пальцем тыкаешь в эту черную коробку, чтобы кому-то позвонить.
— А телефон Мары Лаце рабочий. У тебя что, мобильного ее нет? Могу дать.
— Не надо. Не было времени, да и нужды ей звонить. Я не из тех, которому она дает телефон. Если что, пусть она мне звонит. А вот, например, телефон Лувра. Потому что это, понимаешь, мечта каждого художника. И там не только Лувр, там еще кое-какие другие музеи. Так что это, так сказать, желанный номер для каждого художника.
— До какого числа выставка?
— Не помню, это не мое дело. Ок, до 11 января.
— Ты некогда был главным художником Риги. Поговорим об этом?
— Ну, может быть, не надо сейчас в этот момент.
— Но три дня назад, когда я попросил об этом интервью, говорил, что расскажешь…
— Нет, настроение не меняется, просто я вырос за это время, за эти три дня, у меня уже другие ситуации и другие мысли, которые качественно гораздо лучше, чем предыдущие спонтанные.
Ну хорошо. Могу рассказать про некоторые работы, когда был на том посту, я сделал. Надписи под названиями улиц, рассказывающие о том, в честь кого названа эта улица. Потом столбики у Оперы в старой Риге. Еще стеклянная доска с надписью Rīgas dome («Рижская дума») на входе в Ратушу. Есть столбы осветительные у нас в городе, их нижняя часть называется цокольной.
Там есть образцы таких рижских фонарей царского времени и 1930-х годов. И вот с них сделали копии.
Причем царский образец сохранился в Риге только один, случайно, уже закапанный в землю. Его вытащили и сделали с него копии. На бульваре Бастея находился, один коллега мне указал на него. Ну, еще часы на площади железнодорожного вокзала. Ну хватит, может быть.
— Что бы ты изменил сейчас в оформлении Риги?
— Ну, это очень большая тема! У меня был там целый список, что надо было сделать. Но это другая тема.
— Но вопрос о строительстве музея современного искусства по-прежнему актуален?
— Это абсолютно актуально. Это номер один! Потому что в каждом уважающем себя городе есть подобный музей. Человек, допустим, летит в Нью-Йорк. Что ему предлагают там посмотреть? Там ему предлагают целый список музеев. Ну естественно, и Музей современного искусства. Турист может потратить целый день на один музей. И целый день на другой музей. А где его строить? Нужно в таком месте, что можно было бы пешком туда дойти из центра. Это обязательно.
