«Во дворе концлагеря тоже было чисто» — вольные купаловцы о Беларуси

Незадолго до показа LSM+ поговорил с двумя актерами — Олегом Гарбузом и Сергеем Чубом — прямо на сцене, среди декораций тюремной камеры. Несмотря на театральный антураж беседа получилась преимущественно политической.

— Я не знаю, известно вам или нет, но Национальный академический театр имени Янки Купалы в конце 2019 года заключил соглашение о сотрудничестве с Даугавпилсским театром, и в марте 2020-го мы ждали в Даугавпилсе «Ревизор» в постановке Николая Пинигина. А в апреле Даугавпилсский театр планировал показать в Минске танцевальный спектакль «Близость» Ирины Богерук. И — пандемия, потом известные политические события… Вот только сейчас мы встречаемся с купаловцами. Знаю, что в августе 2020-го 67 сотрудников театра уволились. Как всё дальше развивалось, как сложилось ваше объединение?

Сергей: да, давно не вспоминали мы те события… Как были дружной командой купаловцев, так и остались командой с четкой гражданской позицией. Вначале, когда еще не были до конца понятны масштабы репрессий, мы, уволившись из театра, продолжили работать и выпустили спектакль «Тутэйшыя» («Здешние») на стороне.

Но репрессии продолжились и дальше, и больше, и жестче, и многие приняли решение эмигрировать, ведь появилась опасность получить уголовное дело.

Олег: мы еще в Минске пять спектаклей сделали, уже не входя в труппу театра имени Янки Купалы, однако гайки стали закручиваться. У всех появился запрет на профессию, мы нигде не могли работать. И позже — запрет на любую работу. Около 20 человек уехали за границу.

Сергей: уволилось 40 артистов — большинство труппы, на котором держался репертуар. Часть по разным причинам осталась в Беларуси; та же часть, что уехала, объединилась. Мы живем в разных городах Польши, многие в Варшаве, есть живущие в Берлине, и мы всегда ищем возможности объединиться, сделать какой-то проект. Мы не разбежались, и никто не может лишить нас звания купаловцев.

Чем больше закручивали гайки и прижимали к стене, тем яснее мы понимали, что мы вольные. Постепенно оформилась наша команда, и мы стали называться «Вольные купаловцы».

— Своего здания у вас нет? А какой репертуар?

Олег: здания своего, конечно, нет. Нас приютил драматический театр в Варшаве, они на льготных условиях дают нам одну из своих нескольких сцен. В репертуаре сейчас семь спектаклей и два в разработке.

Например, «Деды» Адама Мицкевича — это классика, но актуальная. По сути, антиимпериалистическое произведение. Просто про любовь и похохотать мы сейчас не ставим, в наших спектаклях видна наша гражданская позиция.

При этом «Зекамерон» не острый, не политический. Он про человека, который пытается сохраниться в условиях, для жизни непригодных. У нас политические заключенные имеют особые желтые бирки, как в гетто, и находятся под постоянным прессом. Спектакль сделан по мотивам книги Максима Знака, он в тюрьме, и никакой коммуникации с ним нет. Но — это про человека, и посыл автора — не грузить, не увеличивать грусть и печаль, а добавить юмор, чтобы показать, как человек пытается сохранить себя, не дать личности распасться… Как-то так.

— Вы служили в главном театре страны и были привилегированными людьми. Как сейчас обстоят дела с заработками?

Сергей: когда мы еще в академии учились, то педагоги говорили, что театром денег не заработаешь. Будучи артистами национального театра, мы все имели как минимум одно дополнительное место работы — радио, телевидение, концертная деятельность, какие-то озвучки и т. д.

В эмиграции ситуация сложнее, но тем, кто остался в Беларуси, еще хуже — там запрет на профессии и вообще блэк-лист — люди не могут никуда устроиться.

Мы максимально отдаем себя разным творческим проектам, а когда возникает творческая пауза, каждый работает в разных сферах — социальной, к примеру. Или водителем, или в службе доставки.

Мы можем себе позволить играть два-три спектакля в месяц, белорусского зрителя в Варшаве немного, и играть по 30 спектаклей в месяц, как в театре Купалы, невозможно. Все стараются максимально сохраниться в профессии, но на жизнь зарабатываем и по-другому — шапка не упала.

— Только на белорусском играете?

Сергей: после многолетней русификации страны и по сути уничтожения белорусского языка, культуры, всего нашего наследия — это наша принципиальная позиция.

Еще в Минске были такие вялые попытки предложить купаловцам играть на русском языке, но артисты сразу сказали, что этого никогда не будет.

В условиях эмиграции очень важно сохранять свой язык, свою культуру; к нам приходят белорусы, живущие в разных странах, и благодарят за возможность услышать родной язык — литературный, чистый, красивый; благодарят за белорусскую мову. Мы даже не рассматриваем вариант русского языка.

Но возможны различные коллаборации. Есть проекты, где играют украинские, белорусские, польские актеры, и каждый свою часть играет на своем языке — таково режиссерское видение. Если же проект чисто наш, купаловский, то это исключительно белорусский язык.

— Вам часто удается гастролировать?

Олег: сейчас с «Зекамероном» мы немножко . Дело в том, что когда мы приехали в Польшу, то делали многолюдные спектакли, и быстро поняли, что так играть не можем, никто нам денег на прокат не дает. И мы начали искать меньшие формы — в спектаклях заняты три-пять человек. «Зекамерон» — первый такой небольшой спектакль, и он хорошо ездит: мы с ним были в Берлине, Праге, Цюрихе, Вильнюсе. Ездим в основном на фестивали, но в Вильнюсе успешно прошли и коммерческие гастроли.

Сергей: тут есть еще один интересный нюанс. Если раньше отдельные функции в театре выполняли определенные службы, то сейчас мы всё делаем сами. Первый год мы набивали шишки и не понимали, как всё устроено. Теперь же в наших головах появилось больше знаний, мы научились просчитывать бюджеты, понимаем, сколько стоит аренда и т. д.

Олег занимается бухгалтерией, я — рекламой. Дружная группа купаловцев всё делает сама, и дело сдвинулось с мертвой точки. Опять же — контакты появляются. Вот мы к вам приехали, возможно, кто-то подойдет, пригласит к себе. С удовольствием выступили бы в Риге. В Цюрихе нам очень помогла белорусская община, и, может быть, мы договоримся, поедем в другие страны — Грецию, Нидерланды. Так вот и живем.

— Что в режиме Лукашенко для вас самое неприемлемое?

Сергей: ну, начнем с того, что мы чисто географически находились в самом центре города — там расположен наш театр. И вся жестокость, вся проходили под окнами наших гримерок… У нас в театре , почти казармы устроили: сидели омоновцы, военные с автоматами. Лично для меня всё это было неприемлемо — жестокость силовых структур по отношению к людям.

И быстро стало понятно, что будут уничтожать — диктатура, зажимая гайки, остановиться не может. Не уехали бы — сидели бы сейчас.

Олег: если бы мы не уволились, нас бы уволили. Сейчас всех, кто ходил на демонстрации, постепенно …

Сергей: даже не на демонстрации, даже те артисты, которые поставили подписи на «демократических» выборах не за того кандидата, теперь уволены из государственных театров. Всё в любом случае закончилось бы нашим увольнением и отъездом. Мы сделали это сами.

— Общаетесь с теми, кто остался в Беларуси?

Сергей: в целях безопасности контакты максимально минимизированы, мы же понимаем, что связь с теми, кто уехал и может свободно говорить, опасна для тех, кто остался.

— Чего больше всего не хватает в эмиграции?

Сергей (после долгой паузы): родины не хватает, языка своего, культуры. В любом случае – мы живем в чужой стране с чужими нравами, хоть и близкие у нас культуры, но всё равно — там чужое. Я знаю и верю, что всё закончится хорошо, и жду возвращения в свой театр, в свою страну, на свои реки и озера, к своим друзьям и родственникам. Я к этому готов, и так будет.

Олег (тоже после долгой паузы): сложный для меня вопрос. Не хватает своей дачи, возможности увидеть маму, друзей. Я хочу вернуться, но я также хочу иметь возможность ездить туда, куда захочу. То, что мы имеем в эмиграции, покрывает то, что в Беларуси. Мы имеем свободу. Я и в Беларуси в тряпочку не молчал, но нас терпели, а сейчас уже не терпят.

Я сохранил свободу, и это, наверное, самое главное, что у меня есть в данный момент.

— В Даугавпилсе более пяти с половиной тысяч белорусов и очень тесные связи с Беларусью. До недавнего времени поездки в Браслав были частью жизни многих даугавпилчан, сейчас поездки хоть и уменьшились, но полностью не прекратились. Не буду лукавить: очень многие (не все) относятся к режиму Лукашенко если не с любовью, то с уважением. Аргументы, думаю, вам знакомы: чисто, дешево, крепкая рука, порядок, традиционные нравственные ценности…

Сергей: кто так говорит, по-видимому, давно в Беларуси не был. Мне недавно сказали те, кто действительно съездил: уже и не так чисто, потому что работать некому. Чисто только там, где проезжает кортеж, остальное умирает, загнивает. Особенно деревни — программа возрождения села умерла еще на стадии бумаг. Нет этих козырей: не чисто, картошки нет, цены бешеные, работать некому. И думать нельзя неправильно. Пусть те, кто говорят, съездят и посмотрят…

— Что бы вы сказали той части жителей Латвии, которая Лукашенко симпатизирует?

Сергей: важна человеческая жизнь. Ежедневно арестовывают людей, ежедневно — утром и вечером, как в 37-м году, приезжают серые бусики, забирают мужей, жен, матерей; отрывают родителей от детей, выламывая двери… Сколько людей сидит в тюрьмах, сколько пропало без вести, начиная с 2020 года…

Весь этот ужас и кошмар говорят сами за себя — как там чистенько и аккуратненько. Во дворе концлагеря тоже было чисто.

Олег: у нас просто так не дается пособие по безработице, хоть оно и копеечное. Вначале надо на уборке улиц поработать или на озеленении. Вообще сейчас нельзя быть безработным — ты попадаешь под статью о тунеядстве. Вернулось всё худшее, советское.

У нас был период, когда сидели на путинской нефтяной игле, получали дотации. Продал Путин нефть — и что-то откинул Лукашенко. На нашу небольшую страну хватало. Теперь это закончилось, нету путинской поддержки — средства уходят на войну. И в Беларуси посыпалась

Вся эта чистота — по сути рабский труд: люди отрабатывали трудодни. Почти как на строительстве Беломорканала, только что не зеки работали. С другой стороны, насчет красоты — у белорусов не российский менталитет, когда, если тюльпаны на клумбу посадили, то их быстро или срежут, или выкопают. Белорусы другие, не гадят себе под ноги. У нас на протестах люди друг другу воду раздавали, всё за собой убирали — весь мусор с улиц.

Лукашенко, когда что-то не так, говорит: «Ну, вот такой мне достался…» Разве народу такое может нравиться? Он никогда не берет на себя никакой вины, всегда виноваты окружающие. Ему никто не может возразить. Он пытается на всех действовать своим колхозным обаянием, но не дай Бог вам попасть хоть в минимальную зависимость от него. Он нравился украинцам до тех пор, пока российские войска не вошли в Украину, используя Беларусь как коридор. Тогда отношение резко поменялось.

— Когда Беларусь изменится? В 2020-м казалось, что чаша переполнена…

Олег: Беларусь уже изменилась. В 1995-м Лукашенко реально имел большинство, тогда были живы советские люди, пережившие трудности начала 90-х, и они поверили обещаниям Лукашенко. Теперь нет тех людей старой закалки, поколения сменились. Выросли другие, и всё это показал 2020 год. Лукашенко понял, что его не любят. Может, до этого он питал какие-то иллюзии. Он труслив, лжив и мстителен: наши политзаключенные — его месть за свой страх. И никто не знает точную цифру — сколько в Беларуси политических заключенных.

Белорусы в большинстве своем против российской экспансии и не хотят быть частью империи. Моя мечта — чтобы России в ее нынешнем виде не стало, чтобы развалилась «тюрьма народов». Лукашенко не сумел объединить нацию, нет прочной государственной национальной идеологии. При этом я не знаю, когда сменится власть; Лукашенко, с одной стороны, сделал , с другой — вырастил породу своих цепных псов. Свалить его очень сложно, он обеспечил себе тылы.

Я себе сказал — буду свободным человеком, буду зарабатывать, чем смогу.

И я не хочу, чтобы мой сын учился в красно-зеленой школе, где пришибается всякое инакомыслие. Я его увез с собой.